С боевого вылета не вернулся командир эскадрильи Антон Плескач. Ведомые, приземлившись на аэродроме, доложили:
— Сбит зенитной артиллерией противника. До темноты сидели мы на опушке березового леса, ждали: не покажется ли с запада зеленый в коричневых пятнах самолете красной десяткой на хвостовом оперении.
Но ни в тот, ни в последующие дни Плескач не вернулся. Скрепя сердце, командир авиаполка подписал приказ об исключении пропавшего без вести нашего товарища из списков личного состава части.
В середине июля сорок первого линия фронта подошла вплотную к Смоленску. В ожесточенных боях участвовал и наш краснознаменный штурмовой авиаполк. В тот день штурмовики эскадрильи Плескача на бреющем полете зашли со стороны солнца и неожиданно обрушились на колонну танков и автомашин неприятеля. Один заход, второй, третий… С небольшой высоты видно: не меньше полусотни танков и машин врага выведено из строя.
Задание выполнено, и самолеты, звено за звеном, ложатся на обратный курс. Машина, пилотируемая Плескачом, уходит последней: командир эскадрильи должен видеть своих ведомых. Он увеличивает скорость и подает на себя ручку штурвала. Послушный ИЛ круто карабкается в небо. Плескач снижается и, качнув крыльями, занимает место во главе эскадрильи.
Вдруг у самого леса машину подбрасывает вверх: зенитный снаряд разорвался прямо под ней. В следующее мгновение ее кидает в сторону — второй снаряд громыхнул совсем рядом. Плескач пытается отвернуть в сторону, но самолет не слушается. Новый удар сотрясает машину, на плоскости показываются огненные язычки… Всем телом навалившись на штурвал, Антон круто бросает машину влево, чтобы в скольжении сбить пламя. С ужасающей быстротой надвигается земля. Деревья царапают брюхо машины, прямо по курсу вырастает высокая ель… Удар — и, ломая деревья, самолет врезается в лес… Острая боль пронзила грудь и ногу. Летчик открыл глаза и увидел, что лежит на земле. Неподалеку валялось оторванное крыло самолета, а дальше уткнулся в землю винтом и высоко задрал хвост искалеченный самолет. Плескач ощупал себя. Комбинезон был порван, лицо в крови. Болезненно ныла нога, дышалось тяжело.
— Легко отделался, Антон! — вслух произнес летчик. Надо было уходить: у разбитой машины немцы обнаружат его немедля. Плескач, сжав зубы от боли, поднялся на ноги. Шагнул было к самолету: там неприкосновенный запас — шоколад, галеты, мясные консервы, но забраться в торчком стоящую машину невозможно… Неподалеку хлопнул одиночный выстрел. Словно подстегнутый им, Антон огляделся. Над лесом алела полоса заката. «Значит, там — запад»,— определил летчик и медленно, превозмогая боль, двинулся на восток.
…Лес кончился. Впереди открылось широкое поле. От самой опушки рядами стояли с кирды. Невдалеке работали женщины и, покрикивая на них, ходил немецкий солдат. Ползком летчик добрался до ближайшей скирды и, зажав в руке пистолет, затаился в ней. На опушке показались серо-зеленые фигуры солдат. Их было человек десять. Оглядев поле, они двинулись цепью вдоль опушки, тыча штыками в каждую скирду. Несколько десятков метров оставалось до скирды, в которой укрылся Плескач. И тут старший остановился и отрывисто крикнул что-то солдату, наблюдавшему за работой женщин. Тот что-то ответил, отрицательно покачав головой. Старший остановил свою команду и широким взмахом руки повернул ее обратно в лес. Антон тяжело перевел дух:
— Пронесло!
Ночью, далеко обогнув видневшуюся вдали деревеньку и часто отдыхая, летчик продолжал идти к своим.
К рассвету он укрылся в зарослях тальника. Сквозь одежду прохватывал утренний холодок, нога ныла, но усталость была так велика, что незаметно для себя он уснул. Разбудило его мычание коров: к лесу приближалось небольшое стадо. Пестрая телка, задрав хвост, припустилась вдоль опушки, приближаясь к тальнику.
— Куды тебя несет, проклятая! — за телкой спешил старый пастух. В его голубой, уже белесой на спине рубахе, в широких, с белой заплатой на колене портах было столько своего, родного, что Антон не выдержал и негромко окликнул старика:
— Эй, отец!
Пастух остановился, долго шарил взглядом по кустам, но заметил летчика лишь тогда, когда тот встал.
— Здравствуй, отец!
— Здраавствуй…— протянул старик.— Ты чей будешь-то? — Он смотрел недоверчиво и настороженно.
Свой, кто ж я, по-твоему? Советский. Плескач выбрался из укрытия, достал самодельный, из плексигласа, прозрачный портсигар и предложил пастуху папиросу: — К своим пробираюсь, отец. Закуривай. Плохо гнущимися пальцами пастух взял папиросу, все еще недоверчиво косясь на Антона.
— Из плена, что ль, убег?
— Нет, батя, сбили. Летчик я.
Старик еще раз внимательно оглядел незнакомца и, видно, успокоился:
— Далеко, парень, забрался. Верст пятьдесят, почитай, до фронта теперь.
Поколебавшись, пастух опустился рядом с Плескачом на траву.
— Ранен? — спросил он.
— Ударился шибко, батя…
…Вечером Плескач сидел в ветхой избушке пастуха. Вместо форменной одежды на нем была теперь такая же выцветшая и залатанная, как у старика, рубаха и коричневые домотканные порты.
— За соседнее село я тебя провожу. Нам с тобой только б на полицаев не нарваться. Немцев-то в деревне нет, а полицаи — сволочи, хуже немцев.
Задолго до восхода солнца пастух и Плескач вышли из дому. В руках у них были кривые ореховые удилища, у старика — бадейка для рыбы, у летчика — котомка, а в ней краюха хлеба и коробок с солью. Пастух вел Антона кружными тропками. Наконец, вышли к реке.
Давай посидим часок, поудим,— сказал старик.— Посадишь рыбешку на кукан и пойдешь с удочкой да с рыбой, вроде ты местный…
Они уселись под заглядевшейся в воду ракитой, размотали удочки и, поплевав, как водится, на червяков, уставились на поплавки из сосновой коры. Солнце взошло, над водой прозрачными облачками пластался туман. Стояла такая тишина, что было слышно, как звенит крыльями стрекоза. Трудно было представить, что в полусотне километров проходит фронт, рвутся снаряды и бомбы, гибнут люди…
Поплавок качнулся, сдвинулся с места и наискось пошел под воду. Стрекоза, замочив лапки, вспорхнула и, прошелестев крыльями, спряталась в кустах. Антон плавно подсек. Минуту спустя зеленовато-розовый линь, хлопая жаберными крышками, лежал на берегу.
— Первая военная рыбина! — весело промолвил Плескач.
— Места наши рыбные, что и говорить,— отозвался старик.
Поклевки участились. Не прошло и часа, как железная бадейка пастуха уже была полна.
Потерявшего сознание летчика нашли разведчики и доставили в полевой медсанбат. В котомке у него обнаружили спичечный коробок с щепоткой соли, моток лески и дробинки, две припудренные золой рыбешки.
— Должно быть, на костре пек,— сказал врач.— Истощен парень до крайности, видно, эти рыбешки у него — НЗ, берег их на самый крайний случай. Но ничего, теперь мы его выходим…
