Окна дома Павлина Владимировича Малинова смотрят на колхозный пруд. По воде пробегает мелкая рябь, на которой ломаются отражения подступившего к противоположному берегу ельника. Под ветром клонятся к воде осока и рогоз. Ласточки проносятся над самой водой, касаясь ее светлыми грудками…
А мы с Павлином Владимировичем, закинув снасти, сидим поблизости друг от друга на сооруженных им скамеечках.
Дует холодноватый северный ветер, при котором, как утверждают, рыба обычно плохо клюет. А Павлин Владимирович радуется:
— У нас в пруду, вопреки всем рыбацким приметам, рыба лучше всего берет при северном ветре!
Я сначала отнесся с полным недоверием к этому заявлению, спорил, но, оказалось, друг мой прав: карась в его пруду охотнее всего клевал именно при северном ветре. Пруд проточный. Колхозники перегородили небольшой быстрый ручеек, бежавший под горкой, и вот вода разлилась по низине метров на триста в длину и метров на сто в ширину. Глубина на самой середине не больше трех метров. Карася здесь развелось великое множество. А кроме карася, есть в пруду и окунь, и плотва, и пескарь, и голец, и верховка.
Мы с Павлином Владимировичем перекликаемся, ревниво следим, у кого чаще клюет, кто вытаскивает более крупных карасей, и подтруниваем друг над другом…
Это уже не первая наша встреча после тридцатипятилетней разлуки, когда мы ничего не знали друг о друге. И все же мы продолжаем вспоминать о прошлом, которое отдалено сорока годами, прошедшими с окончания войны…
А вспомнить нам есть что.
В 1942 году мы учились в пехотном училище, в одной роте. Вместе вступали в комсомол. Вместе ехали на фронт. А там оказались в одном пулеметном взводе — он был вторым номером пулеметного расчета. Вместе же мы прошли по лесам и болотам Калужской (а тогда — Смоленской) области сотни километров, не раз лежали за одним пулеметом. Солдат Павлин Владимирович был замечательный, безотказный. Во время переходов и ночных марш-бросков приходилось нести в разобранном виде пудовые пулеметы. А еще — винтовка, гранаты, патроны, противогаз, вещмешок…
Но я никогда не слыхал от него жалоб или просьб о помощи.
Во время наступления он был тяжело ранен — мина попала почти в самый пулемет, пулемет был разбит, а весь расчет выведен из строя. Павлину Владимировичу раздробило плечо, осколки буквально изрешетили кисти рук, лучевые и локтевые кости. Тяжело раненного, я передал его санитару. Это было в августе 1943 года…
И так получилось, что я тридцать пять лет ничего не знал о нем — жив ли он, какова его судьба?
И только через тридцать пять лет нам довелось встретиться: он прочитал в газете мою статью, послал письмо в редакцию…
Вот тогда-то я, бросив все дела, и поехал к нему, тогда-то и произошла наша долгожданная встреча, на его земле. Он работал учителем истории в школе села Красногор Уренского района Горьковской области.
Тогда я и узнал все подробности его послефронтовой жизни. Он окончил Горьковский педагогический институт, работал сначала учителем, потом 20 лет был директором школы. Время было трудное, послевоенное. Но он сумел построить новое школьное здание, которое стоит до сих пор, столовую, интернат, мастерские. Павлин Владимирович — один из уважаемых людей села.
Сейчас он находится на заслуженном отдыхе. А в школе трудится его дочь Наташа — преподает литературу и русский язык. Я приехал осенью, а он работает. Идет уборка овощей, народу на селе не хватает, вот председатель колхоза и обратился к нему:
— Павлин Владимирович, выручай, хоть месяц поработай весовщиком.
И он, как безотказный солдат, принялся за работу.
До сих пор захаживает он и в школу, постоянно интересуется ее делами. И за прудом присматривает, чтобы браконьеры не хищничали на нем.
Досыта порыбачил я на пруду — и карасей, и пескарей поймали мы, и несколько крупных окуней. И плотву я поймал в пруду такую, какой еще ни разу в своей жизни не лавливал,— килограммовую… Рыба в пруду светлая, окуни — легкой салатовой окраски, а плотва почти бесцветная, с бледно-розовыми плавниками.
На уловы жаловаться было никак нельзя. И все-таки это пруд, искусственный пруд — не речка.
Вот и говорит мне Павлин Владимирович:
— Давай-ка на речку сходим, тут до нее с километр, ну, может, чуть побольше. Конечно, такого улова не будет, но есть на реке свои прелести. Да там и потише, и поглуше. Побродим по бережку, костер разложим, уху сварим…
И отправились мы по кочковатой луговине, пересеченной каналами мелиорации, к речке. Взяли с собой картошку, лук, морковь, соль, кастрюлю да чайник.
Обловили несколько бочажков — рыба не идет. Поймали всего пару плотвичек, да пару окуньков, да пару ельцов, да еще несколько ершей с палец — мелочь. Ухи не получилось. Но зато полюбовались, как ныряет речка в кусты и стремительно выныривает из них. Была уже поздняя осень, первые похолодания. Мы разожгли костер, обогрелись. Вскипятили чайник, попили горячего чайку, да вспомнили о трудных походах и желанных привалах военной поры, да товарищей своих — однополчан… И так незаметно прошел день…
Павлин Владимирович говорит:
— Ты по весне ко мне приезжай или в начале лета. Тут в речке хорошо порыбачить можно. Заходит в нее из Ветлуги разная рыба. И окуни хорошие, и плотва. А потом мы побывали в школе, которой мой друг отдал без малого сорок лет, вложил в нее всю душу, добрую душу педагога и солдата.
А потом постояли у памятника воинам, погибшим во время Великой Отечественной войны. Много наших одногодков, земляков Павлина Владимировича, отдали свои жизни за Родину, много…
Но жизнь продолжается благодаря им, благодаря таким людям, как мой друг…
…И опять
На одной из полянок,
Меж веселых дубков-крепышей —
Полусгнившие бревна землянок
И колена оплывших траншей,
Даже каски, ботинки, обмотки
Время в прах обратить не смогло…
Ах, солдаты, мои одногодки,
Это сколько же вас полегло!
Оглядишься — от боли и грусти
Сдавит горло, а сердце — навзрыд.
Земляника, укрывшая бруствер,
Словно капельки славы, горит…
